Хахилев Владимир Иванович, регент

Новгородский старожил

Хахилев Владимир Иванович 1899-1998

Служил в храмах, обителях и в Софийском соборе регентом хора 1910 - 1930

Во время учебы в Александровской гимназии Владимир Иванович начал свою деятельность регента церковного хора. Было ему около 15 лет.

Он родился в 1899 году — 4 октября по старому стилю. В 1918-м закончил Новгородскую классическую мужскую гимназию.

Так случилось, что весь жизненный путь Владимира Ивановича был посвящен церковному служению. Он стал одним из ведущих церковных регентов-любителей в нашем городе. Служа на гражданских должностях, Владимир Иванович все свое время, силы и средства отдавал Церкви. А для человека начала XX столетия этот путь был тернистым. Но дар, посланный Богом, Владимир Иванович, по слову Евангелия, сохранил и приумножил. В этом было его творческое призвание и человеческое счастье.

Он начал свое служение регентом церковного хора в середине 1910-х гг. в  древнем новгородском храме на Петровском кладбище. Затем последовало создание своего хора в храме Флора и Лавра, который находился за нынешним «Домом Советов» на Софийской стороне и был разрушен во время последней войны, Владимир Иванович был регентом кафедрального Софийского собора и церкви Успения Божией Матери на Торгу. Одновременно он пел со своим хором в других храмах и монастырях — Юрьевом, Мало - Кирилловом, Михаило - Сковородском, Клопском.

Последним местом его регентской деятельности стал храм Власия Севастийского, в приходе которого он родился и где впервые, еще ребенком почувствовал красоту и величие церковного пения. В 1930 году церковь Власия была захвачена обновленцами (той частью духовенства, которая пошла по пути преступного сотрудничества с новой атеистической властью и нарушения канонов Русской Православной Церкви).

Владимир Иванович перенес ленинградскую блокаду. А после войны вместе с супругой Надеждой Ивановной (1908—1992), с которой прожил долгую и счастливую жизнь, пел в хоре Никольского собора на Ярославовом дворище. А после закрытия храма, в 1962 году — во вновь открытой церкви Апостола Филиппа.

Светильник своего сердца, возжженный когда-то священником Петропавлоеского прихода отцом Сергием Соболевым, Владимир Иванович Хахилев пронес через всю свою долгую жизнь в атмосфере неослабевающего духовного горения.

Вспоминает Владимир Иванович Хахилев:

— Отец мой, Иван Васильевич Хахилев (1860—1931 гг.) родился в деревне Колец, что за Подберезьем. Мать, Анастасия Пантелеевна (1867—1948 гг.), — из колонии Александровское, находившейся за Селищенскими казарами. Отец с 12 лет перекочевал в Новгород. Нужда,видимо, заставила. Землю, какая ему причиталась в деревне, оставил брату, Начал в городе работать у купца Стальнова. Хорошо работал. Потому что, как возмужал, хозяин подарил ему лошадь, сбрую и коляску: „Вот, Ванюшка, начинай свою жизнь!” И отец начал. Сначала извозчиком своей лошади. Когда женился, снял квартиру на Троицкой улице зара­ботал денег, купил домик, уже на Редятинской. Приторговывать стал — колясками, сбруей, ло­шадьми. Ездил в Петербург — за шинами для колясок.

А в семье нас было 10 детей — пять сыновей и пять дочерей. Отец сам неграмотный был (читать-писать его потом дочери научили),но нам всем решил образование дать. Кто его только на эту мысль на­толкнул? Я думаю, что барынька, что жила у маменьки в комнате. Она, бывало, все говорила родите­лям: „Учите, учите”. А учить до­рого было. В гимназии форма тре­бовалась — пальто, гимнастерка форменная, брюки, ботиночки. В сапогах в гимназию не пустят. Да еще 40 рублей золотом в год за каждого. То есть за пятерых нас отцу надо было сразу 200 рублей выложить. Да одеть, да накор­мить. Вот и приходилось ему вертеться.

Сестры в женской гимназии учились. Старшая, Ольга, окончила с похвальным листом. Раиса — с серебряной медалью. Катя — с золотой. Коля, старший брат, в реальное училище поступил, а я — в гимназию. Остальные получали образование уже в советское время.

Наша классическая Александровская гимназия в честь императора Александра названа. Было в ней восемь классов и один приготовитель­ный. Десять, значит, всего. Преподаватели все университетское образова­ние имели. Случалось, что из Петербурга гимназисты приезжали сюда в 8-й класс, чтобы классическую гимназию закончить.

Царские дни в нашей гимназии посвящались церковным службам. Наш гимназический праздник, Александра Невского, приходился на 23 ноября по старому стилю. Церковь гимназическая располагалась на вто­ром этаже. Интересно, что стенки в ней были складные — как гармошка. Когда службы не было, они собирались — в одну сторону и в другую. И тогда в ней помещался какой-нибудь класс.

По праздникам, бывало, служили у нас архиепископ Арсений и епископ Алексий, будущий патриарх. Приглашались гости, губернатор Иславин. В такие дни на сцене, в гимнастическом зале, ставились спек­такли. Режиссером был директор нашей гимназии — Николай Волков. Он и репетировал с нами.

В гимназию ходил я через мост, мимо часовни Чудного креста. Когда сочинение трудное или задачка непростая по алгебре, то гимназисты всегда в эту часовню заходили. Поцелуют Чудный крест, помолятся, смот­ришь — у тебя результат получается. Там каждую неделю кресту акафист был. Вот не помню только, в какой день.

Вспоминает Владимир Иванович похороны Марии Михайловны, скончавшейся 29 января 1917 г. (по старому стилю) на 108 году от рождения. Современному читателю это практически ничего не говорит. Между тем, новгородцы чтили ее как старицу и прозорливицу, почитатели стекались к ней в келью, устроенную в гостинице Десятинного монастыря, не только из Новгорода, но и из других мест за пределами Новгородской губернии. 1 февраля 1917 года ее отпели в монастыр­ской церкви, надгробную речь произносил накануне прибывший из Петрограда митрополит Арсений.

— Похоронили ее в Десятинном монастыре. Внизу, под собором. Тишина стояла во время отпевания. И вдруг — волнение, движение... Офицер, гонец от императрицы... Возлагает на гроб Марии Михайловны крест из живых цветов. Исключительно незабудки. А отпевали ее Арсе­ний и Алексий вместе.

Жила Мария Михайловна в монастырской гостинице. Домик справа от Десятинного монастыря. Когда императрица Александра Федоровна при­езжала с дочерьми в Новгород в 1916 году, она посетила старицу. Я сам видел, как она выходила оттуда, вытирая слезы. Оказывается, Мария Михайловна предсказала ей и ее семье нехорошую смерть. Я вот откуда об этом знаю. В то время у старицы в комнате находился петроградский купец 1-й гильдии Темнов. Когда сказали, что приехала императрица, Мария Михайловна велела ему стать за шкаф. Там он все и слышал. Потом об этом своей мамаше рассказал, а от нее уж и мы узнали. Самому Темнову прозорливица еще так сказала: „Вот ты рядом с царем шел, а будешь потом в лаптях ходить”.

Он и в самом деле рядом с царем шел, когда икону Старорусской Божией Матери привезли из Петербурга в Царское Село. А после рево­люции его как купца первой гильдии выслали. Он там сначала парикма­хером заделался. А потом и в лаптях ходил. Матери своей Темнов так и написал в письме: „Что Мария Михайловна говорила, то все сбылось”.

Саму Марию Михайловну я только раз и видел живою. Шла она у церкви Власия. Сгорбилась. Вериги, видно, были тяжелые - носители веры христовой.

Владимир Иванович присутствовал на отпевании Новгородского архиепископа Гурия, которого в 1910 году сменил владыка Арсений.

Архиепископа Гурия похоронили в Софийском соборе. В приделе с северной стороны. Он к тому времени уже старый был. Ну и дисцип­лина, порядок среди священства при нем сильно упали. Когда владыка Арсений приехал в Новгород, то всем, кто под благословение к нему подходил, замечание сделал. Не по уставу они вели себя.

Узнал владыка и о том, что певчие на хорах Софийского собора курят. Там у них окно с форточкой было. Владыка устроил два клироса внизу. Наверх их перестали пускать. Потом ввел для певчих особую форму. Кафтаны с пуговицами, кантами обшиты. Приятно было на них смотреть. Но некоторые басы во время шестопсалмия все равно выбегали покурить. За это регенту Николаю Стягову владыка выговор сделал. Тогда большие басы и тенора рассердились и ушли. Кто к Иоанну Предтече, кто в Знаменский собор, кто ко мне в хор.

Пришлось Арсению создавать курсы псаломщиков в Лихудовом кор­пусе. Принимали на них в основном людей духовного звания. И вскоре появились новые басы и тенора. Когда открылся Арсениевский дом, то в нем уже каждое воскресенье большой хор пел — человек триста. Свя­щенник Сергий Соболев туда со всех церквей хоры собирал. Вместо билета давали листочек с напечатанной молитвой. Идешь с ним, как с пропуском. Кроме хора, выступали в Арсениевском доме миссионеры с беседами на духовные темы. Владыка всегда сидел в первом ряду. Пели там чаще всего распевы Киево-Печерской Лавры. Архангельского пели. До сих пор в памяти осталось у меня одно сопрано. Дочка псаломщика с Петровского кладбища. Пела-заливалась она: „Золотое сердце у меня”.

Помню, как уже в советское время владыку Арсения судили. Обвинял его бывший товарищ по Духовной академии. Он к тому времени воин­ствующим безбожником стал. Вот только имя его забыл. Никогда не забуду, как дали на суде владыке последнее слово. Он встал, перекрестил­ся и сказал: „Господи, да будет воля Твоя!”. Выслали его в Ташкент на 5 лет. А ведь он сердечник был...

Во время учебы в Александровской гимназии Владимир Иванович начал свою деятельность регента церковного хора. Было ему около 15 лет.

—               Хор в Новгороде в каждом храме был. А в каждом хоре — по 6 — 7 семинаристов. Они прирабатывали этим. Но не только семинаристы, конечно, пели. У Власия регентом служил человек, который в Выборг­ском полку на флейте играл. Я тогда еще в приготовительный класс ходил. Часто, бывало, захаживал к Власию. Очень нравилось, как там поют. Стану у клироса и слушаю. Однажды женщина, из певчих, подозва­ла меня. Впереди поставила, ноты дала держать. Я просто счастлив был. Пришел домой, маме с радостью рассказал. Но „флейта” потом пропала куда-то.

Где-то в третьем классе познакомился с дочками священника Сергия Соболева, служившего в церкви Петровского кладбища. Они учились вместе с сестрой моей Катей. Стал к ним в хор ходить. Хор, конечно, любительский, зато молодежи много. Отец Сергий человек передовой был. Он нам футбольное поле сделал. В крокет играли. А руководить хором поручили брату моему Николаю. Только у него плохо получалось. И у Василия Натовского, сына дьякона, тоже ничего не вышло. Попробо­вали меня. И дело пошло. Так и стал я регентом.

Когда революция началась, стали церкви закрывать. Священники вы­нуждены были пойти на гражданскую службу. Отец Сергий тоже пошел. А ноты свои все мне передал. Я работал тогда на водном транспорте. И регенствовал в других храмах. У Флора и Лавра хор, например, был человек в 25 — 30. Пели на один клирос. Там в .двадцатке’’ состоял управляющий заводом Лобанов, у которого брат в Мариинском театре тенором пел. Он к нам летом приезжал. Солировал. „Ныне отпущаеши” Соколова, „Блажен муж” Архангельского. Множество народу тогда соби­ралось. Стояли даже у храма, слушали.

Жил у меня в то время преподаватель пения в 1-й Петроградской гимназии Екатерининский Николай Васильевич. Он в Новгород выслан был и регенствовал в церкви Михаила Архангела, что на Прусской улице. Потом он ко мне в хор перешел. Так вот, ученик его бывший, Куклин, в Мариинском театре пел. Его Николай Васильевич в свое время к себе в церковный хор взял. Потом устроил в музыкальную школу. Потом в капеллу. Окончил Куклин консерваторию и стал служить в народном театре. Случилось ему там однажды с Шаляпиным петь. Голос у Куклина такой мощный был, драматический. Понравился он Шаляпину, и попал ученик Николая Васильевича в Мариинский театр. Однажды Куклин с дирижером театра Дранишниковым приехали к Екатерининскому в гости в Новгород. Пришли они ко всенощной в нашу церковь. Накупили свечей, к каждой иконе поставили. Хор наш пел тогда Чеснокова и Архангельского. После всенощной Дранишников с Куклиным подошли ко мне. По плечу похлопали: „Чувствуется, что за вами хорошая школа”. А школа-то эта была Николая Васильевича. Он меня теории научил.

Семь лет я регенствовал в храме Флора и Лавра. Потом в Софийский собор перешел. В двадцатые годы там любители пели. Помню даже фамилии: Костя Орлов — начальник загса, Фролов — бухгалтер, Шма­ков — архитектор, Богданов — бывший офицер, Зинглович, Адамович, Василий Натовский. Весь хор — четыре альта, шесть сопрано, пять басов, четыре тенора. Всего человек 25. Петь тогда в церкви было опасно. Прятались мы за иконой в большом киоте. Это в северном приделе, где сейчас свечами торгуют. Пели Бортнянского, Турчанинова, Львовского, Зиновьева, Чеснокова.

В Софии пел я последнюю хиротонию. Тихона Рождественского, бывшего секретаря владыки Арсения, в викарные епископы посвящали. Было это, кажется, году в двадцать шестом. Помню, во время хиротонии позвал меня Новгородский митрополит Иосиф. Благословил прямо в алтаре, большой просфорой наградил. Денег за регентское служение я ни в одном храме не получал. Наоборот, помогал еще.

Как Софийский собор закрыли, певчих хотели перевести в церковь Входа Господня в Иерусалим. Прятаться там хору было негде. Но и духовенство софийское в этой церкви недолго прослужило. Выгнали их всех. Пришлось им перебраться в Михаила Архистратига на Прусской улице. Так и звали новгородцы этот храм „Софийским собором”.

А меня пригласили в церковь Успения на Торгу, которую содержали бывшие продавцы купца Алексеева. Знаменитый был купец, большой магазин в Новгороде держал. Он когда умирал, то наказывал своим приказчикам: „Не оставляйте Успенскую, помогайте". Они и помогали. Таких купцов в Новгороде не один был. Кручинин, который владел колбасной на Московской улице, например, большой колокол для Георгиевской церкви на Торгу купил. Но и в Успенском храме попели недолго. С продавцов налоги большие стали брать. А потом забирать их стали. Так и закрылась Успенская...

Владимир Иванович пел со своим хором во многих новгородских церквах. Его часто приглашали на престольные праздники. Хор был таков, что Владыка Алексии, будущий патриарх, спрашивал перед тем, как дать согласие на службу: „Какой хор будет? Хахилев дал согласие?”.

— Отец мой тогда был старостой в церкви Власия. Он, бывало, на меня обижался: „Меня прихожане укоряют, что сын где-то на стороне отличается, а к отцу не идет”. Ну, после Успения я и перешел ко Власию. А тут новая беда — обновленцы. Их протоиерей Введенский приехал в Новгород. В Арсениевском доме выступал. Обновленцы сначала Знамен­ский собор захватили. Потом и до Власия добрались. Мы-то своим хором Власьевскую церковь укрепили. Народу к нам много ходить стало. Они и надеялись, что мы останемся, их поддержим. Я от них, конечно, ушел. Да и народ к ним ходить не стал. Четыре месяца обновленцы продержались во храме, а потом Власия в 1930 году закрыли.

Так закрывались и умолкали новгородские храмы. Суживался круг регентской деятельности Владимира Ивановича Хахилева. В 1930 году со своей будущей женой Надеждой Ивановной он приехал на Благовещение в Юрьев монастырь. Красота и молитвенность собора Нерукотворного образа проникли в души молодоженов. Владимир Иванович испросил благословения архимандрита Сергия венчаться в соборе. „Владимир Иванович, у нас ведь монастырь. Нельзя”, — ответил архимандрит. Но пообещал поговорить с Владыкой Алексием (Симанским). Владыка помнил молодого регента и благословил. 18 мая 1930 года их обвенчали. На венчании пел хор прихода Юрьевой слободы.

Так окончилась регентская деятельность Владимира Ивановича Хахилева. После снятия ленинградской блокады он вернулся в Новгород и пел в хоре Никольского собора в качестве баса, а жена в партии сопрано.

После закрытия Никольского собора, где вскоре устроился планетарий, Владимир Иванович пел в ц. Апостола Филиппа. Мы спросили его, кто из регентов славился в довоенном Новгороде.

— Жемчужин, который регентировал в церкви Иоанна Предтечи на Дворище. Зверев — Николо - Кочановской церкви регент. Владимир Беляев — в Никольском соборе, он в типографии работал. Однофамилец священников Беляевых.

Владимир Иванович рассказывал о музыке к „Отче наш", которую он написал под впечатлением процесса над митрополитом Арсением:

— „Отче наш”— это для всего народа, верно? Я, значит, и написал в унисон, то есть „Отче наш”— все голоса поют. Когда начинается „Иже еси на небесех”— я посылаю музыку „на небесех”, чтобы аккорд был такой. „Да будет воля Твоя" я написал под влиянием последнего слова владыки Арсения на суде, когда он встал, пере­крестился и эти слова произнес... Я эту фразу сопрано отдал, чтобы она, знаете, врезалась... Ну, а потом все хором: „Хлеб наш насущный даждь нам днесь...”. А потом опять сопрано идет: „И остави нам долги наши...”. После слов , и не введи нас...” я паузу даю, как бы рассуждение... Пауза — и: „во искушение...”. Затем расширяю: ,,Но избави нас от лукавого”. Вот так.

Владимир Иванович до сих пор жале­ет, что не получил семинарского образо­вания, которое „все-таки закваску больше имеет ". Но, кроме „закваски ", он ценит в церковном пении более всего душу, воз­можность свободного и сердечного „нюан­сирования" того, что поется.

—                  Вот раз мы у Успения пели ,Да молчит всякая плоть...”. И есть там слова: „Царь бо царствует и Господь Господствует”. Пропели мы их, и тут вдруг псаломщик подходит: „Владимир Иванович, тебя отец Владимир зовет”. Это — брат отца Павла Беляева, он в Успенской церкви тогда служил. Пошел я к нему с клироса, а он плачет: „Я, — говорит, — Владимир Иванович, сколько хоров слышал, а такого исполнения никогда не доводилось... Еле чашу донес до престола...”. Расчувствовался, значит... Видите, как действовали эти нюансы.

Потом другой случай был. Выхожу я однажды после службы, а на паперти у Успения женщины стоят. И стали они полы моего пальто целовать. Стал я их останавливать, говорю им: „Что вы делаете?”. А они в ответ: „Ты — наш утешитель, так утешаешь нас...”. Вот как пение-то действовало. Важно не просто по нотам спеть, а — с душой. А для этого труд нужен. Другой раз спевка-то до 12 ночи задерживалась. Певчей нашей одной мать даже не поверила, что так долго спевки могут идти. Думала, гуляет где-нибудь. Пришла она в церковь однажды посмотреть, что там ее дочка делает. А дочка, Надей ее звали, увидела, подбегает: „Ой, мама пришла!”. Мать и говорит: „Ну, ладно, пой, пой!”. Убедилась, значит.

Мы спросили Владимира Ивановича, как бы он сам охарактеризовал особен­ности своей регентской манеры, колорит пенил.

—                  Я делал так, чтобы не нарушать молитву верующих. Чтобы все это было в единой тональности. Чтобы когда с минорной гаммы в мажорную переходило, то не резало слух молящихся. И обратно, из мажора в минор — то же самое. Поначалу я камертоном пользовался — маленький был, с 15 лет все ж начал. А потом я его так ногтем возьму внизу и слышу, как он загудит. Теперь-то я и без камертона могу задать тон — на любую вещь.

—                  Ну, а школа новгородского пения была?

—                  Школу Арсений стал заводить. Столповое пение такое хотел ввес­ти. Курсы псаломщиков создал. У него даже „Спутник псаломщика” был специальный.

—                  А все-таки какое пение Вы больше всего ценили?

—                  Я громкого пения не признавал. Сейчас певцы все больше орут. Вон, Высоцкий, памятник ему поставили. Да что Высоцкий. Ни Утесов, ни Бернес, ни Шульженко, они же голоса не имели.

—                  Владимир Иванович, а октависты в Новгороде были?

—                  Была одна октава в Софийском соборе. И еще один был, на одной улице со мною рядом жил. Октава для хора — это самое нужное. Вот и сейчас вы слушаете хор по радио или по телевизору. Там, где хоть маленькая какая октава, хор звучит совсем иначе. А бархатом как покро­ет — красота! Он, знаете ли, фундамент держит.

Владимир Иванович до сих пор сокрушается о судьбе своей колоссальной библиотеки, пропавшей в недрах НКВД:

—                Все ноты у меня в переплетах были. На них всегда штампик стоял „Владимир Иванович Хахилев”. А в партитурах надписи на машинке сделаны: ,Духовно-музыкальные песнопения, собраны В.И.Хахилевым в г.Новгороде”. Больше такой библиотеки ни у кого в городе не было. Во-первых, все церковно-певческие сборники. Потом, понимаете ли, все сборники, которые Киреев в Александро-Невской лавре издавал. Я к нему лично ездил, и все его ноты у меня были скуплены до единого. Ездил я лично к самому Фатееву, старичок такой в Казанском соборе регентировал. Я ему, например, заказал тропарь и величание написать Власию. Он зарабатывал на этом. А я с деньгами не считался, раз люблю свое дело. Я даже, когда отцу моему нечем было рассчитываться с певчими, еще и подбрасывал.

Были у меня ноты отца Сергия Соболева, он мне всю свою библиотеку отдал...

Жил я тогда на квартире Константина Павловича Драницына, бывшего прокурора города. А потом меня назначили в Лычково директором нефтебазы. Я свою библиотеку нотную оставил у жены Драницы на, хозяйки квартиры. А она после меня впустила квартирантов. Они оказались сектантами-иоаннитами. Когда их пришли арестовывать, то вместе с ними ноты мои и забрали. Увезли в НКВД. Вернулся я — куда идти за нотами? Пойду — так и меня арестуют заодно с ними. Только вот обидно, что сожгли их наверно. Я бы сейчас всю эту библиотеку передал Софий­скому собору на память.

Память Владимира Ивановича выхватывает из небытия удивительные и горькие факты церковной истории Новгорода. Один из них связан со вскрытием останков архимандрита Фотия и графини Орловой-Чесменской, которые были просто выброшены. Игумен Валентин „забрал в мешочек** кости и похоронил их возле церкви Благовещения, что на Мячине, близ бывшего Аркажского монастыря:

—                Мы с  женой когда услышали про это, решили съездить, посмотреть.

Могилка-то свежая должна быть. Тогда у Благовещения никого не хоронили. Холмик должен был остаться. Искали-искали, так и не нашли.

— А почему именно у этой церкви захоронил игумен останки?

— Так ведь как закрыли Юрьев монастырь, то все духовенство сюда и перевели. Было это в 1934 году. Ну, а потом, знаете, наступили 1936—37 годы. И эту церковь тоже закрыли.

Тяжелое было время. Я. знаете как исповедаться ходил? 

Спасибо, подсказал мне Даниил Андреевич Остапов, келейник владыки Алексия, чтоб пошел я к архимандриту Гавриилу, который был духовником — и Алексия самого, а до него — и Арсения. „Сходите Вы к нему на квартиру, говорит, — а потом идите в любой храм, там Вас причастят”. Так я и сделал. Конспирация. Приятно было у архимандрита Гавриила исповедаться. У него такие умные старческие вопросы... А после исповеди пошел я в близлежащий храм, к Троице.

Там служил тогда священник Любинский. Я подошел к нему, он спрашивает: „Вы у отца Гавриила были?”— ,Да”,—отвечаю. Он меня и причастил.

Владимир Иванович рассказывает, как посылали комсомольцев, воинству­ющих безбожников, хулиганить в Никольский собор. Как они плевали на священ­ников, идущих на службу. Как приходили якобы на исповедь, чтобы доносить куда следует, какие вопросы задает священник исповедующемуся.

—                  В Никольском соборе, где я пел после войны, причащал как-то отец Николай Чернышев. Он теперь на Рождественском кладбище похо­ронен. И вот один такой принял причастие, а вместо того, чтобы чашу поцеловать, ударил по ней. Да так, что Святые Тайны на пол упали, разлилась, значит, большая часть. Так отец Николай пошел, чашу на престол поставил, вернулся и вылизал пол.

Встает за воспоминаниями Владимира Ивановича Хахилева трагическая судьба новгородского духовенства, с достоинством и смирением принявшего на себя страшные удары жестокой атеистической бездуховности. Вырублены под корень священнические традиции Новгорода.

—                  В 1961 г. патриарх Алексий говорил мне: „Владимир Иванович, я все лагеря обшарил, куда только ни писал, чтобы найти хоть одного старого новгородского священника, вырвать оттуда и послать в Новгород. Чтоб он там держал все по-старому, чтоб поднял и продолжил заведенный порядок. Ведь теперешнее духовенство не знает, какие праздники тут, в Новгороде, чтили. Никого не смог найти, никого!”.

История хорошо помнит разгромы, которым подвергся Новгород сначала во времена Ивана III, потом — Ивана IV. Было шведское разорение времен Смуты. Была фашистская оккупация. Но такого беспощадного и страшного удара по духовной жизни города, который был нанесен в 20-40-е годы, кажется, не было. И то, что сегодня звонят колокола Софии над Волховом, настоящее чудо. Расска­зы Владимира Ивановича Хахилева помогают нам оценить всю невероятность и всю неизбежность этого чуда.

Материал готовили: С.Моисеев, Вл.Мусатов, Н.Жервэ. 1993 г.